Более полувека прошло со времени опубликования книги американского экономиста Кеннета Джозефа Эрроу1 о фундаментальном несовпадении общественных решений, принимаемых путем голосования, и индивидуальных ценностей (предпочтений) самих голосующих граждан.
Эрроу интересовала в первую очередь возможность построения математической модели принятия коллективных решений в условиях равноправия и учета индивидуальных предпочтений членов коллектива (правления компании, например), то есть в условиях свободного рынка. Однако итоги его анализа оказались равно важны и для социологии с политологией.

Поверим алгебре!

Невозможность существования такой процедуры голосования (выборов), которая могла бы учитывать одновременно все важные для демократической системы условия, была, разумеется, очевидна и ранее. По меньшей мере с конца XVIII века, со времен маркиза Кондорсе, доступно объяснившего парадоксальную возможность вполне 'демократического' навязывания воли меньшинства большинству

(в силу разной степени неприятия тех или иных решений у разных избирателей, составляющих математическое большинство). А в конце XIX века этот избирательный парадокс Кондорсе был самостоятельно осознан и описан доктором Оксфордского университета Чарльзом Лютвиджем Доджсоном, известным больше под литературным псевдонимом Льюис Кэрролл.

В 1972 году Кеннет Эрроу стал лауреатом Нобелевской премии по экономике (в том числе и за свою теорему невозможности одновременного соблюдения требований разумности и равенства, а также упорядочивания общественных приоритетов по степени их важности), и его работы стали основополагающими для математических методов исследования в экономике и социологии.

Эрроу рассмотрел пять аксиоматических условий, казалось бы, совершенно необходимых для функционирования системы свободного выбора (выбора как политических решений, так и экономических).

Первое. Полнота и однородность той системы ценностей, в которой сформулирован выбор и в которой принимается решение о выборе. Иначе - 'голосование сердцем', когда главой государства можно стать 'за красивые глаза' или по причине хорошей спортивной формы.

Второе. Переходность (транзитивность) выбора в зависимости от личных предпочтений голосующих. То есть коллективный выбор должен учитывать изменчивость этих предпочтений, следовать за нею.

Третье. Универсальность коллективного выбора, осуществляемого при любых предпочтениях его участников. То есть конституция (правила выбора) должна отражать все возможные варианты предпочтений.

Четвертое. Учет общим выбором единогласия предпочтений индивидуумов (в случае, если таковое наблюдается).

Пятое. Независимость выбора голосующего от внешних факторов (от групп влияния до прямого давления на избирателя). В пору повсеместного использования так называемых политических технологий это звучит вполне фантастично - даже если власть не применяет административных методов воздействия на избирателей.

В результате проведенных расчетов Эрроу пришел к выводу о том, что всем этим условиям одновременно не может удовлетворять процедура так называемого демократического выбора - идет ли речь о деятельности совета директоров или о деятельности парламента. И что с математической точки зрения производимый индивидуумом, обладающим диктаторскими полномочиями, выбор наилучшим (из возможных) образом может соответствовать совокупности этих условий. То есть наилучшим образом учитывать весь разброс мнений членов конкретного коллектива (общества).

Не стоит при этом ужасаться использованию понятия 'диктаторские полномочия'. Ведь эти полномочия вовсе не обязательно должны самовольно присваиваться: все зависит от устава компании или основного закона страны. Диктатура не есть непременно тирания, она вполне может быть санкционирована той или иной процедурой народного волеизъявления - более или менее широкого. Собственно, таковой она была уже в Риме. В то же время диктатура - и не монархия. Но диктатура может быть чем-то вроде регентства, неким паллиативом или переходом (пусть весьма долгим - в Испании в минувшем веке он занял почти сорок лет) к возможности осуществления более или менее монархической формы правления.

Очевидность выводов Эрроу не помешала, впрочем, как советским коммунистам, так и западным либералам на протяжении еще нескольких десятков лет нещадно эксплуатировать столь полюбившуюся им мифологему демократии как своего рода чудодейственного лекарства от всех общественных недугов. Хотя сегодня многие разумные люди (а не только внимательные читатели Аристотеля и Джона Стюарта Милля) постепенно приходят к пониманию того, что демократия - вовсе не является целью развития общества. Это - лишь один из способов его, общества, структурирования и функционирования. Или один из методов управления им, причем принципиально не универсальный, а исторически и культурно обусловленный.

Причем уже в середине XIX столетия автор 'Размышлений о представительном правлении' посвятил целую главу вопросу о том, при каких условиях неприменим этот, по его мнению - 'совершеннейший из всех', метод управления. Джон Стюарт Милль вполне понимал, что, при недостатке внимания избирателей к общественным интересам, 'они пользуются правом голосования или для того, чтобы провести свои личные интересы, или интересы своего круга, или же тех лиц, с которыми они связаны или от которых зависят'. И что 'если исполнительная власть слаба, то страну раздирает борьба отдельных личностей за места; если сильна - то сама становится деспотическою'.

Как выразился французский исследователь Пьер-Мари Гуаставино: 'Демократия может стать полезной и действенной только для народа, приверженного к общим традициям, а не для массы, у которой есть лишь интересы'2. Укорененность демократических процедур в истории и культуре народа - необходимые условия их успешности. Похоже, что только практикуемая в некоторых швейцарских кантонах так называемая прямая демократия, демократия референдума и плебисцита, создает впечатление действительного и действенного народного волеизъявления, хотя и она не обеспечивает наиболее полного удовлетворения чаяний всех участников процедуры голосования и выбора того или иного решения.

Демократия же представительная является итогом слишком глубокого отвлечения от непосредственных интересов и чаяний так называемых избирателей. Потому что сама процедура выборов малознакомых, а то и вовсе не знакомых большей части народа людей - его якобы представителей - исполнена неустранимых противоречий с непосредственными интересами и чаяниями этого самого народа. А уж последующий выбор этими представителями тех или иных решений и голосование за них представляют собой что-то вроде отвлеченного противоречия в квадрате.

Паллиативы демократии

Не существует такой системы голосования, которая одновременно являлась бы и демократической, и разумной, и действенной, то есть способной принимать решения, что бы ни думали об этом сегодня многочисленные поборники 'чистоты выборов' и точного выявления 'воли избирателей', одушевляемые химерами демократических идеалов.

Более того, этот способ управления обществом далеко не всегда работает на пользу либералов и прогрессистов, столь возлюбивших демократическую риторику. Не обязательно при этом вспоминать таких демократически избранных вождей, как Гитлер (неоднократно получавший поддержку на всенародных плебисцитах) или Муссолини (демократические методы правления которого глубоко впечатляли в конце 1920-х годов сэра Уинстона Черчилля). Достаточно вспомнить победу исламистов на демократических выборах в Алжире в начале 1990-х, на которую местные национал-прогрессисты ответили военным переворотом и репрессиями, или совсем недавнюю историю с победой ХАМАС на свободных выборах в Палестине.

А вот столь ненавистный западным либералам шиитский Иран являет всему Среднему Востоку образец демократии выборов: никаких манипуляций и подтасовок! В отличие от Ирана шахского, столь любимого теми же самыми либералами.

В то же время вполне привычное для Турции давление военных на демократически избранных исламистов есть не что иное, как насаждение принципов светского государства и так называемой либеральной демократии, осуществляемое элитными группами этой страны совершенно недемократическими методами.

К тому же сокрушительные итоги колонизации-деколонизации и последовавшей затем постколониальной иммиграционной политики европейских стран изменили этническую и демографическую структуру Европы. В этих условиях еще недавно вполне самоуверенные европейские либералы становятся заложниками больших чисел, то есть количества неевропейских по происхождению и нелиберальных по их поведенческим и политическим предпочтениям избирателей.

Одно из необходимых условий демократии - выбор большинством голосов - может сегодня работать против существующих элит. И вряд ли эти элиты вдруг согласятся утратить свое определяющее влияние на общество.

Они и не соглашаются: невооруженным взглядом видно, что нынешняя система ЕС - очень элитарная и совсем не демократическая, как и весь глобализаторский проект. И с каждым годом она становится все более бюрократической, а значит, авторитарной. Если на референдуме элите не удается добиться нужного ей решения, как это случилось с так называемой конституцией ЕС, безо всяких колебаний место прямой демократии занимает представительная: ведь через парламент провести любой невнятный или непопулярный закон много легче.

Последствия очевидны - демократическая риторика оказывается все громче, но грядущий приход постдемократии становится очевиден не только жителям Пакистана, но и некоторым продвинутым гражданам США и стран ЕС. Именно поэтому у нас появляется возможность непредвзятого обсуждения тех сторон демократической системы общественного устройства, которые исследовал нобелевский лауреат Кеннет Эрроу.

Про нежелание подчинения внешнему авторитету и мятежное стремление к собственному волеизъявлению во что бы то ни стало все давно было сказано в Священном Писании, как, впрочем, и про последствия проявления этих чувств более чем разумными существами: падший ангел Денница поплатился именно за это. И со времени своего падения он со товарищи имеет возможность практиковать демократические процедуры в аду, в то время как на небе, в Царстве Божием, практикуются процедуры, скорее, монархические.

Мы же, человеки, живущие на земле, аккурат посередине между небом и преисподней, имеем возможность выбирать прежде всего линию своего поведения - при самых разных образах правления.

Паллиативы монархии

Признание очевидности монархической тенденции в создающейся на наших глазах государственности не обязательно должно сопровождаться призывами к немедленному превращению нашей страны в действительную монархию. Потому что собственно монархическая форма правления предполагает прежде всего наличие в стране вполне религиозного населения. А раз этого необходимого условия сегодня нет, то и нечего огород городить.

Еще меньшее воодушевление должны вызывать мечты разнообразных русских европейцев о переходе к так называемой конституционной монархии. Потому что, кроме нескольких декоративных украшений скучной политической действительности либерально-демократической Европы (вроде бельгийского или испанского королевств), действительно монархических режимов - после падения французских Бурбонов и австрийских Габсбургов - на нашем континенте не существует.

О протестантских монархиях - британской, норвежской, шведской, датской или нидерландской - в этом контексте вообще говорить не стоит: ни Церковь, ни монархия не могут произрастать из протеста. Из протеста может произрастать лишь что-то более или менее люциферианское, например либеральная демократия. Та, что прямо на наших глазах сейчас нравственно вырождается: в Нидерландах педофилы создают собственную партию, дабы легальным образом бороться за снижение возрастного предела для легального совращения детей взрослыми сладострастниками. И физически вымирает: достаточно взглянуть на демографическую статистику последних десятилетий.

Что же касается католических по своему происхождению монархий, то сегодня испытываешь двойственное чувство, когда в качестве примера высоких моральных качеств покойного бельгийского короля Бодуэна слышишь рассказ о действительно имевшем место сложении им с себя королевских обязанностей на один день: дабы не подписывать принятый брюссельскими парламентариями закон, разрешающий аборты. Понятное уважение к твердости христианской веры конституционного короля бельгийцев сопровождается не менее понятным сожалением о совершенном конституционном бесправии этого 'символа страны', не имеющего правовой возможности лично воспрепятствовать многомятежному человеческому хотению - легализации абортов (то есть совершению преступлений, каковыми признает аборты как Западная церковь, так и Восточная).

Нет ничего странного в том, что население нашей страны в большинстве своем не очень теперь беспокоится не только о думских выборах, но и о том, каким именно образом начальник страны продолжит играть свою руководящую и/или направляющую роль. Хотя и гадает - каким? Ведь в России за последние пятнадцать лет отношение власти и общества к демократическим процедурам прошло несколько этапов: от страхов, надежд и восторгов 1989-1991 годов через расстрел свободно избранного Верховного Совета в 1993 году, президентские выборы 1996 года и последующее всевластие олигархических 'групп влияния' до нынешнего циничного прагматизма и усталого равнодушия.

Да, деятельность нашего родного ЦИКа может, разумеется, удивлять не только сторонних наблюдателей, но и участников режиссируемых им процедур. И обновленное усилиями 'Единой России' избирательное законодательство способно, конечно, вызывать искреннее удивление и даже оторопь у записных демократов. Но сколько бы ни изощрялись отечественные демократы разной степени искренности в инвективах по адресу политического чудовища по имени Zar Putin, это мало что может изменить как в мировом раскладе, так и в нашем внутреннем.

В богатой самыми разными событиями отечественной истории можно найти опору и оправдание для любых реставраторско-модернизаторских проектов - как вполне демократических (наши соборы, думы и уложения допетровской традиционной Руси дают обильную пищу для размышлений), так и авторитарно-монархических (память об имперской бюрократии послепетровской вестернизированной России пережила бюрократию советскую). Но ясно, что необычный для нашей страны факт созыва в 1566 году самодержавным царем Иоанном IV Грозным Земского собора для принятия решения о продолжении или прекращении шедшей тогда Ливонской войны привлекает внимание нынешних питерских либералов, а скорее, обычай подготовки масштабных государственных решений узким кругом 'гнезда Петрова' или 'правящих сфер' времен Александра II. (И ясно почему: они лучше многих помнят, как с трибуны вольного Съезда народных депутатов СССР прекраснодушный питерский градоначальник бездумно распространял небылицы о тбилисских жертвах 'саперных лопаток'3.)

Понятно, что все еще сильный, но уже готовящийся к занятию глухой обороны Запад с готовностью принимает перспективу воцарения 'авторитарных либералов' в РФ. Ведь отношения сегодняшнего Запада с сегодняшним Китаем - при очевидном соперничестве двух миров - служат подтверждением того, что холодная война велась отнюдь не за демократию и не за права человека. И предупреждением о том, что все грядущие столкновения тоже будут происходить не ради них.

Вместо обсуждения степени 'демократичности' принимаемых решений стоит обратить внимание на их действенность и плодотворность, попытаться понять их цели (если, конечно, существует процедура целеполагания при принятии этих решений) и их последствия. Куда направляется корабль суверенной демократии, по каким картам и что царит в головах его рулевых? Вот в чем вопрос. Ясно, что не в сторону парламентской республики итальянского типа и не в сторону декоративной монархии бельгийского образца. Но куда?

Реальность против мифов

Наше русское самодержавие обозначают на европейских языках заимствованным из греческого словом 'автократия', каковое в обратном переводе на русский означает еще и 'самовластие', хотя и без всякого уничижительного оттенка. Но это по-английски и по-французски autocrat - лишь 'самодержец'. Первые значения греческого слова 'автократор' - 'самостоятельный', 'независимый'. И уж затем следуют: 'неограниченный', 'полновластный', 'самодержавный', 'ни от чего (внешнего) не зависящий', 'суверенный'4. И по-русски 'самодержавие' - самостоятельное державие - это прежде всего суверенность, самостоятельность, полновластность.

Хотя суверенитет часто смешивают с независимостью, самостоятельностью того или иного государства в юридическом смысле, однако понятие 'суверенность' означает именно фактическую, действенную самостоятельность и самоуправляемость государственного организма. Оно подразумевает еще и наличие суверена, носителя самостоятельной (самодержавной) верховной власти. На немецкий, кстати, 'самодержавный' и переводится как souvera .. n. А по-французски сам Создатель, Всевышний зовется fabricateur souverain, то есть 'суверенный творец'.

В мире ведь не так много суверенных стран. И наша - одна из них. Это очевидно сегодня всем, включая и бывшего специального помощника президента США по России, известного политического прагматика Томаса Грэма, всего десять лет назад отчеканившего формулу 'мир без России', а сегодня рассуждающего о перспективах грядущей модернизации России, только что, по его мнению, восстановленной Путиным из обломков5.

Самостояние, самоуправление, самодержавие - различные проявления самости, не подчиненности,

а вольного проявления собственной сущности отдельного человека и людской совокупности. Суверенная демократия - демократия суверена, своего рода выборное самодержавие. Книга эмигрантского публициста Ивана Солоневича 'Народная монархия' более чем через полвека после ее написания и более чем через полтора десятилетия после ее издания в России самым неожиданным образом аукнулась концепцией суверенной демократии кремлевского политического технолога Владислава Суркова. О заимствовании речь не идет, но и о простом совпадении - тоже.

Единодержавие как политическая идея власти заложена в самом названии нынешнего главного законодательного инструмента Кремля - партии 'Единая Россия'. И не случайно 'Отечеству'

и 'Всей России' пришлось стать 'Единством'. Не сама собой вся эта плохо управляемая казачья вольница региональных баронов и олигархов разной тяжести всего за пять-шесть лет превратилась в исправно работающую машину для голосования. В пору всеобщей энтропии начала 1990-х мало кто мог предполагать, что через пятнадцать лет в новоделе Гостиного Двора будет проходить XXIX съезд руководящей и направляющей силы, объявляющей о намерении претворить планы в жизнь.

Те, которые впервые в нашей истории выдвинули лозунг 'единой и неделимой России', белые революционеры, как известно, проиграли Гражданскую войну революционерам красным. Они, не желавшие 'предрешать' свободное волеизъявление народа относительно путей развития страны, проиграли тем, которые решили прямо, без обиняков объявить о своих притязаниях на власть и выдвинуть волшебно звучавшие (хотя и совершенно невыполнимые!) лозунги-обещания.

Нынешние 'заединщики' (так, кстати, честили в демократической печати горбачевского времени разнообразных сторонников сохранения тогдашнего нашего общего дома - советской империи) хотя и являются смесью октябристов с кадетами, но явно учли уроки прошлого. Ведь 'Победа России!' после десятилетия постсоветского развала звучит не менее завораживающе, нежели 'Мир народам!' после трех лет мировой бойни. Они вполне готовы предрешать свободное волеизъявление народа. Для чего спокойно используют все ресурсы, оставшиеся на складах: даже название 'Наши' было придумано Александром Невзоровым еще в 1991 году для того, чтобы отличать сторонников СССР в Прибалтике от местных сепаратистов! (И тогдашний 'Огонек' реагировал на это слово так же, как и нынешняя 'Новая газета'.)

Авторов проекта 'Россия', похоже, не очень беспокоит степень коррумпированности или компетентности тех или иных 'солдат партии', ибо не до жиру, исполняют - и ладно! Дескать, потом разберемся, очистим ряды... На этом фоне действительно смешно слышать причитания добропорядочных инакомыслящих об 'абсолютистских тенденциях' нынешней государственности, об отождествлении интересов страны с личными интересами представителей власти. 'Какая мелочь!' - ответят 'обвиняемые'.

Действительно, некий паллиатив демократически-монархического правления по-русски создается на наших глазах. Но, видя это, не стоит к месту и не к месту поминать то 'диктатуру', то 'абсолютизм'. Наш паллиатив 'демократической монархии' ведь не намного отличается от американского: в любой европейской стране с парламентской демократией люди Буша давно были бы отстранены от власти через голосование в парламенте о недоверии правительству и последующие досрочные выборы!

Путин хотя и говорит достаточно открыто о необходимости в ближайшие годы продолжения 'ручного управления' страной (дескать, полетные условия не позволяют использовать демократический автопилот), но, очевидно, не считает себя и государство одним целым. Тем более что вопреки известной версии, столь часто повторяемой всеми обличителями монархии начиная с автора самого термина - Франсуа-Рене де Шатобриана, Людовик XIV никогда не произносил слов: 'Государство - это я!'6. Более того, сам Великий Король на протяжении своего полувекового правления всегда разделял личность короля и его королевство. И на смертном одре монарх говорил о том, что он-то уйдет, а вот 'государство пребудет всегда'.

'Административная монархия' Людовика XIV вовсе не 'железной рукой' вырвала королевство из феодализма (пароксизмом которого был открытый мятеж аристократии, именуемый Фрондой) и ввела его в современность7. 'Железной рукой' действовал его младший современник Петр I, столь почитаемый всегда нашими западниками - как либералами, так и демократами. Но похоже, что нынешние обитатели Кремля склоняются больше к жесткому администрированию вопреки народным чаяниям о наказании злодеев, нежели к настоящей 'железной руке'. С этим, впрочем, русское народное сознание вполне легко примиряется, ибо 'железной руки' все ее сторонники хотят лишь для нехороших других, но не для себя, любимых.

Бремя власти

С чем же народное сознание примириться не могло по определению, так это с притязаниями первого лица в государстве на то, что он 'просто исполняет должность президента РФ'. И все неуклюжие попытки президента Путина в этом направлении во время его первого срока закончились вполне для нашего политического климата закономерно - умело канализированными всенародными (в смысле: исходящими от различных слоев народа) предложениями-требованиями: непременно объявить 'высшее должностное лицо' неким 'национальным лидером'. Можно сколько угодно улыбаться по этому поводу, но вся наша история свидетельствует о том, что от верховного правителя России народ ждет вовсе не 'исполнения должности', а выполнения долга, не 'работы', а служения и миссии. Ведь даже если наши сограждане на выборах голосуют за 'кандидата на должность президента РФ', это вовсе не значит (в полном соответствии с теоремой Эрроу), что личные их политические и психологические предпочтения могут быть удовлетворены появлением в Кремле честного и порядочного 'управдома'.

Когда в свое время русский царь Николай II, отвечая на вопросы всероссийской переписи населения, написал в графе 'род занятий': 'Хозяин земли Русской', - то он продемонстрировал этим ответом глубокое и верное понимание сути монархической государственности и приличествующего монарху поведения. Ведь для монарха как для хозяина дома важно все, что происходит в его государстве и с его подданными. Таковым хозяином последний император не перестал чувствовать себя и с учреждением в 1906 году законосовещательного органа - Государственной Думы. Ибо при всей очевидной важности получения главой государства разнообразных советов и предложений от представителей различных слоев населения и различных образов мыслей нельзя переоценить значение одной обязанности властителя - принимать окончательное решение и нести за него ответственность перед Богом и людьми, причем не только перед современниками, но и перед предками и потомками.

Будь он хоть трижды избранным - князем, царем, диктатором или президентом, - у него, у главы государства, незавидная доля: нести окончательную ответственность за все, нести бремя власти. Это - не счастье, не любимая (или нелюбимая) работа, но именно служение!

Примечания.

1 Arrow K.J. Social Choice and Individual Values. Wiley, 1951.

2 Yvan Blot et le Club de l'Horloge. La Democratie Confisquee. Paris, 1989. P. 18.

3 В то время как все без исключения жертвы тбилисских событий 1989 года погибли от асфиксии - были задавлены в толпе.

4 См.: Древнегреческо-русский словарь / Сост. Дворецкий И.Х. Т. 1. М., 1958.

5 В день публичного объявления Дмитрия Медведева кандидатом в президенты РФ Томас Грэм выступал в Вашингтоне на парламентском Трансатлантическом форуме с анализом последних событий в России, говоря о путинской миссии восстановления, реставрации и о медведевской - модернизации.

6 Как бедный Людовик XV, неустанный строитель французского могущества, никогда не произносил слов: 'После нас - хоть потоп!'

7 См.: Petitfils Jean-Christian. Louis XIV. Paris, 2002.

(Автор: Александр Фоменко)
http://www.politklass.ru/cgi-bin/issue.pl?id=956